НовостиNews - ТекстыTexts - ФотоPhotos - КартыMaps - СнаряжениеEquipment - ПоходыTravel catalog - Старые новости (ЖЖ)Old news (LJ)

В поисках Гусиной Земли

А.Отвагин

Раннее утро. С моря тянет легкий ветерок. Закончив переход от острова Анзерский, наша яхточка встала в устье неизвестной нам реки на Кольском полуострове. Матрос на резиновой лодке, ловко преодолев накат, поднялся вверх к поселку. На бревне, спиной к нему, сидел человек одетый в старую телогрейку, он что-то строгал ножом. Над его головой вились комары. Матрос откашлялся и вежливо произнес:

- Добрый день!

- Ну, здравствуй, - ответствовал человек, не повернув головы.

- А Вы не подскажете, как называется это место? - робко спросил матрос, боясь показаться плохим навигатором.

- Каторга, - последовал лаконичный ответ.

Так впервые я познакомился с Кольским полуостровом.

После первого посещения горла Белого моря я побывал во многих местах, посмотрел Мезень, побывал за Святым носом, был на Охотском море, Шантарских островах. Но все чаще я вспоминал высокие береговые утесы, местами покрытые снегом, птичьи базары и лазурную воду. На память приходили и мощные течения, высокие приливы и крупная зыбь. Первый раз я шел в этих местах, используя двигатель, держась вдалеке от опасного берега. Теперь мне хотелось пройти на чисто парусной лодке, используя только ветер, течения и свой опыт.

Хотелось посмотреть именно берег, полазать по скалам, заглянуть во фьорды, побродить по тундре. Идти я решил со своей семьей - женой Таней и 10-летним сыном Алешкой.

Несмотря на знание этого района непонаслышке, была проделана большая подготовительная работа. Собрали всю информацию по истории этого края, карты, лоции, таблицы приливов. Был построен новый катамаран с большим запасом прочности. Размер его вызывал скептические улыбки у знатоков. Длина всего 4.5 метра. Но я был верен девизу "Если нет большого моря, - надо взять маленькую лодку!" Размер и вес были выбраны с таким расчетом, чтобы мы могли втроем поднимать его на берег. В июне был сделан пробный поход от Кеми до Соловков и обратно. На этой накатанной дороге были устранены все недоделки. Лодка оказалась легкой в управлении и хорошо центрованной. Мой сын справлялся с ней один даже в сильный ветер. Старт был намечен на 15 июля из Архангельска. Заранее багажом туда были отправлены вещи. Читая в поезде книги о Севере, мы еще раз убеждались, что здесь ходили раньше на небольших безмоторных судах. Наша лодка обладает всеми достоинствами старых судов, она легка, осадка небольшая, мы можем эффективно лавировать. Опыт плавания по Северу у нас есть: Кандалакша, Кемь, Онега для нас давно знакомые места. Ходили мы и по Зимнему берегу до Мезени. Неужели не удастся без мотора и весел идти дальше? Ведь штилевых дней там немного. Вот с такими мыслями мы и прибыли в Архангельск рано утром.

Начало

Багаж уже здесь. Жена и сын мне не помощники, и я отправляю их искать машину. Перетаскиваю вещи на площадь один. Двенадцать мест, почти 200 кг. Люди в Архангельске, как и раньше, относятся ко мне с участием, обилие рюкзаков никого не удивляет, город портовый. Какие-то ребята курят на площади, возле остановок. При моем появлении молча начинают мне помогать. Я благодарю их и, свалив все в одно место, тоже иду искать машину. Два часа слоняюсь по дороге - ничего. Моя команда тоже пришла ни с чем. Все спешат, всем некогда нас везти, деньги как будто бы никому не нужны. Садимся на вещи и ждем неизвестно чего. Подходит парень.

- Далеко?

- До Экономии (это такой район).

- В гости к кому?

- Нет, в отпуск, на море.

- Однако... А чего в мешках?

- Лодка это. Машину ищем.

- Грузи ко мне.

Я огляделся, на площади, кроме такси, стоял троллейбус.

- И куда?

- В троллейбус, на заднюю площадку, у меня маршрут до Экономии.

- А контролер?

- Скажешь ему, что ты мой друг.

Он подгоняет троллейбус к остановке, и мы грузимся. Заходят редкие пассажиры. Едем "зайцами", денег с нас он не взял. Экономия получается экономной. Через час мы на берегу. Место для сборки у нас старое, приметное. Собираем катамаран, пакуем вещи. Какая-то пьяная компания, подойдя, смотрит с любопытством, как я собираю лодку.

- Ты собираешься или разбираешься?

- Собираюсь.

- Куда?

По опыту знаю, лучше не говорить, в городе не поймут. В 1988 году мы шли на швертботе из Вожеги через два озера и реку Онега в Белое море и дальше до Беломорска, всего 540 миль. В Вожеге спросили у рыбака: "Далеко ли до озера?" Он засмеялся в ответ и пригласил других посмеяться вместе с ним. "Они до озера идут! 120 километров! На этой штуке! Вот умора! И за год не дойдете!"

Через 20 дней в Беломорске смеялись уже мы.

Говорю ребятам, что иду на Соловки, к этому здесь уже привыкли, и они успокоенные уходят. Все готово. Отходим. Катамаран явно перегружен вещами, но течение Двины и попутный ветер нам в помощь. Мимо идет лесовоз, иностранец. Еще вчера он был там, куда нам идти полмесяца. Архангельск остается за кормой, открылся Мудьюг. На берегу памятник. В гражданскую здесь был концлагерь. За Мудьюгом, так называемое "Сухое море", в которое впадают две реки. Из-за них и остров получил свое название Мудьюга - по-финноугорски извилистая река. Места знакомые и идем быстро. Ориентируемся по морским знакам на мысах Куйский, Керец. Первые дни мы воевали с вещами, с погодой везло, и плавание было легким, а вот уложить весь груз удалось не сразу. За мысом Керец начались глинистые обрывы - знаменитые Зимние горы. На приливе море подходит почти вплотную к этим горам, не оставляя места для ночлега. Здесь лучше идти на одном дыхании. Кончилось слабое попутное течение Двины, теперь начинается приливное течение. Оно идет вдоль берега и меняется каждые шесть часов по часовой стрелке на противоположное. Пока оно слабое, в сизигию не более 2-х узлов. Меняется оно примерно с полводы. Водой здесь называют время между приливом и отливом. Каждый прилив немного запаздывает и за сутки набирается около 50 минут, поэтому время полной воды все время смещается. Если вчера мы выходили с приливом в 10 часов утра, то завтра придется выйти позже. Казалось бы, все легко рассчитать, но есть еще такая ложка дегтя, как Маниха. Механизм этого явления еще не изучен полностью. На приливе вода замирает и даже идет на убыль, соответственно ведет себя и течение. Вы трясете часы, но нет, все в порядке, через час опять идет прилив. Высота приливов, а значит, и скорость течений зависит от силы и направления ветра, атмосферного давления и фаз луны. В сизигию, когда луна в первой и последней четверти, высота прилива достигает максимума. В это же время чаще всего меняется погода. Для небольшой парусной лодки, не имеющей двигателя, все это важно. Мы стараемся идти на попутном течении, но если оно направлено против ветра, волны становятся круче и обрушиваются, особенно это заметно в северной части моря, где скорость течения достигает 5 узлов.

Прогноз погоды тоже играет для нас важную роль. Каждый вечер я провожаю солнце, смотрю росу, а утром встречаю восход, благодаря этому удается предсказать погоду на шесть, а иногда и на двенадцать часов. Существует много местных признаков, на которые следует обращать внимание и в течение дня. Есть даже такие курьезные, как повышенная активность белух и нерп, что безошибочно указывает на приближение короткого резкого ветра.

На Зимнем берегу теперь ищут алмазы, а энтузиасты находят разные окаменелости. Сообщения по берегу никакого нет и попасть сюда можно только морем. В ветреную погоду подойти к берегу трудно даже нам. Море бьет в глинистую стену. Здесь разбилось немало катеров, моторных лодок, яхт. Я наслушался рассказов о торчащих из глины моторках и разбитых парусниках. Надо сказать, что рассказы эти имеют под собой почву. В Мезенском заливе весь берег усеян изодранными Казанками и Прогрессами, как будто они побывали в Цусимском сражении. Здесь же все перемалывает море. На высоте метров десяти местами торчат бревна, заброшенные осенними штормами.

Зимнегорский маяк примечателен своею лестницей, которая ведет вверх бесконечно долго, высота обрыва здесь более ста метров. Маяк обслуживают военные.

Кончаются Зимние горы и берег опять невысок. Песчаный мыс Вепревский, среди холмов маяк. Впереди река Зимняя Золотица. Мы идем дальше. Здесь ловят рыбу с помощью мотоцикла, на отливе здоровенной колотушкой забивают колья и натягивают сеть. В следующий отлив едут на мотоцикле собирать рыбу. Берег достаточно населен, рыбацкие избушки - тони стоят здесь через каждые 10-15 километров. Здесь идет на нерест семга, и она является желанной добычей каждого рыбака. Мы спешим дальше, туда, где людей мало и горы подходят к морю.

Инцы - Кольский

Инцы для нас - это мыс Горн. Здесь, я считаю, начинается настоящее море. Сюда доходят волны, берущие свой разбег от вечных льдов. Пока мы шли южнее, этот мыс прикрывал нас от наката, течение здесь уже нешуточное. Мы подходим вечером. Вот маяк. Старое здание из красного кирпича. Мне рассказывали, что печное его отопление настолько сложно и запутано, что починить его не удается, а раньше, когда все работало, маячники горя не знали в холода, затапливали печи, и только через полчаса над трубой появлялся дым, пройдя хитрыми каналами по всему зданию. Рядом с маяком река и поселок. Мы огибаем мыс. С норд-оста идет крупная зыбь, хотя ветер с берега, он несет тепло и запах трав. Закат ужасен. Крепим лодку по-штормовому. В сильный ветер ей грозит опасность и на берегу. Берем вещи и идем к ближайшей рыбацкой избушке. На вешалах сети, значит кто-то есть. На мой стук выходит мужчина средних лет с пышными усами, в руках огромная игла, он чинит сеть. Видя мой пятнистый костюм, он пугается, но я спешу его успокоить, что мы не из рыбинспекции. Его зовут Яков. Живет здесь он летом один, ловит рыбу. Его семья в Каргополе, где он и зимует. Яков нам рад. Он давно ни с кем не общался. Меня удивили его скромность и хорошие манеры. В избе чисто, наколоты про запас дрова. Мы разговариваем до ночи. Он изъездил всю страну и многое повидал. Утром проснулись от шума прибоя. Ветер ревет. Я выскакиваю к лодке, но все нормально. Катамаран потихоньку заносит песком. В воздухе столько брызг, что кажется, идет соленый дождь. Море белое от пены. Пена заполнила весь пляж. Она дрожит, как живая. Ванты и штаг гудят, им вторит ликпаз. Яков нас успокаивает: "Отъедитесь рыбой, отдохнете дня три, не больше". Он как в воду глядел. Чтобы скоротать время, Яков предложил сходить в гости к ненцам. Мы с энтузиазмом поддержали его. Одевшись потеплее и захватив фототехнику, мы двинулись в путь.

С моря тундра кажется плоской равниной. На самом деле на нашем пути встретились и песчаные дюны, и речки, и ручейки. Белая точка на горизонте, жилище ненцев, оказывалась то слева, то справа от нас. Мы все время лавировали между препятствиями, удлиняя себе путь втрое. На горизонте был лес, и я вспомнил, как Яков говорил, что ходит туда за грибами и ягодами. Мы подивились его выносливости. От белой точки отделилась еще одна и стала приближаться к нам. Скоро можно было разобрать, что это нарты, запряженные упряжкой оленей. Метрах в пятидесяти от нас, развернув нарты, как тачанку, ненец остановился и стал внимательно смотреть. Яков сразу крикнул: "Здорово, Валентин!" Ненец ответил: "Здорово Яков Иваныч!" Ненец подъехал ближе. Он полулежал на шкурах. Одет он был в одежду из шкур, на голове вязаная шапка, его лицо было настолько загорелым и обветренным, что напоминало коричневое сморщенное яблоко. В ногах лежало ружье.

- Кто это с тобой?

- Гости с Москвы.

Валентин ничему не удивлялся. Он посадил Алешку к себе в нарты и уехал вперед, предоставив нам добираться самим. По пути Яков рассказывал нам историю этих мест. В речи северян в каждом районе есть свое слово, которое они употребляют для связи других слов между собой. Мне даже приходило в голову составить карту употребления, всех этих "однако" и "короче". У Якова таким словом было "самое": "Это, самое, вы идите левее, самое, а то топко здесь, самое." По его выражениям, "попадать", вместо "идти" и "голомяно", вместо "мористо", в нем угадывались какие-то мезенские корни. Он рассказывал удивительные вещи. По его словам, во время войны, немцы устроили здесь дозаправку своих торпедоносцев, которая просуществовала недолго. После войны здесь испытывали какое-то оружие, есть две шахты, залитые бетоном. Обиднее всего нам было узнать, что старинную церковь, про которую писал еще Шергин, недавно сожгли. А перед этим она служила местной молодежи домом свиданий. Так, слушая Якова, мы подошли к чуму. Чум оказался большой брезентовой палаткой. Входим. Алешка уже здесь. Пол из досок, печка, низкий стол и две скамьи. Спят здесь на полу, на шкурах. В углу стоят ружья и висят патронташи. Мы знакомимся с хозяйкой, сестрой Валентина. Здесь же ее муж и еще несколько родственников. Дети бегают возле палатки и жгут костер. Старшему лет пятнадцать, младшему года два. Пока готовят еду, мы осматриваемся. Татьяна интересуется изделиями из меха и кожи. Трудно поверить, что эти вещи сделаны здесь при свете керосинки долгими осенними вечерами. Тут и сапожки, шитые бисером, и куртки и другая местная одежда. Все добротное и красивое. Я интересуюсь, ходят ли дети в школу. Хозяйка отвечает, что зимой они живут в поселке, там дети и учатся, а с весны до поздней осени они с ними, в тундре. Детей у нее семь. Она родила их здесь же, в палатке, без врачей и повивальных бабок. Еще успевая готовить обед на всех и ухаживать за оленями. От ее работы ее никто здесь не освобождал. Вид у нее очень опрятный. Вся палатка блистает чистотой. Под потолком иконка Николая Угодника, а рядом сохнут какие-то травы.

Мы выходим посмотреть на оленей. Для Татьяны и Алешки это в диковинку. Стадо, где-то в тысячу голов. Некоторые подошли совсем близко и греются дымом костра. Нас они не боятся. Глаза и оленей добрые и печальные. Северные олени невысокие, не такие, каких мы привыкли видеть на картинках. Зато рога у них великолепны. Особенно нас удивили рога молодых оленей. На ощупь они теплые и бархатистые. Олени, приученные возить нарты, стоят в стороне от других. Я рассматриваю нарты. Они сделаны из дерева, оленьего рога и кожи. В нартах лежит аркан, тоже кожаный. Паренька пятнадцати лет отправляют куда-то в тундру. Ему, видимо, хочется посидеть со всеми за столом, и он пытается что-то возразить, но Валентин только повел взглядом, и тот сразу пошел к нартам, прихватив ружье. Мосинский карабин он взял как зонтик и, волоча прикладом по траве, закинул его в нарты. Мне вспомнилось, как я встретил в этих краях земляков, туристов. У них тоже было ружье. Когда они отходили от палатки больше, чем на пятьдесят метров, они брали его с собой, но как! Человек, взяв в руки ружье, преображался, в глазах появлялся холодный блеск, точным движением он открывал замок, досылал два патрона и, эффектно защелкнув ружье, твердой походкой, подобрав живот, шел за дровами. А когда они подстрелили несчастного зайца, разбор выстрелов продолжался полночи.

Я спросил Валентина: "Далеко ли едет парень?"

- Рысь приходил. Пусть объедет стадо и посмотрит.

Татьяна спросила: "А медведи есть?"

- Есть, как же, много есть. К морю-то они не ходят, а в тайге есть. Самое плохое, рысь пришел, а медведь не трогает.

В разговор вступила хозяйка, она стоит на пороге с чайником в руках: "Я-то по ягоды ходила, а он-то идет тоже тундрой, ну и я иду. Так вместе и шли, а здесь он дым учуял и повернул".

- Большой мишка?

- Большой такой.

Нас зовут за стол. Мы рассаживаемся. Я достаю фляжку спирта. Яков морщится. "Не надо бы им спирт, пока не выпьют все, не успокоятся" - тихо шепчет он мне.

Едят здесь оленя. И первое, и второе, все олень. Потом чай и черные сухари. На месяц семье можно взять одного оленя на питание. Платят им мало и не регулярно, зато совхоз дает патроны и соль. После спирта все ненцы говорят разом и на своем языке. Я пытаюсь выяснить у Валентина, когда стихнет ветер. Он, как старый пастух и охотник, должен знать, но он хитро щурится и отвечает: "Э... Ветер стихнет, комар поднимается!" Больше я от него ничего не добился. Потихоньку собираемся идти обратно. Кто-то из родственников Валентина едет на нартах. Он тычет шестом оленей сзади и кричит какое-то слово, которое разобрать невозможно. Яков говорит, что они лихие гонщики и переезжают лужи на одном полозе, закренив нарты, как швертбот.

Обратный путь труднее. Идем против ветра, закрыв лицо. Летит песок. Не устает только Алешка. Он успел наиграться в футбол рваным резиновым мячом с детьми, но все равно идет впереди. Домик наш без нас остыл на ветру. К утру ветер не стих, но немного зашел. Мы пилили дрова, ели рыбу, в общем, ждали у моря погоды.

Прошла еще ночь. Ветер стихает, теперь он от юго-востока. Как говорят поморы, - нам поветерь, но накат еще бьет. Растет давление. Время терять нельзя, и мы решаем идти, пока есть ветер. Старт на таком накате - дело трудное, но в море волна положе. Главное - оторваться от берега. Начинаем грузиться. Яков помогает носить вещи на пляж. Удивления по поводу нашего старта он не испытывает. Те, кто вырос у моря, нас понимают. Еще его дед ходил здесь на карбасе. Возле берега есть участки битой волны, где можно загрузить лодку. Нос на ветер, я ставлю грот, беру два рифа. Все готово. Разворачиваем нос, катамаран рвется из рук. Татьяна с Алешкой прыгают на трамплин и занимают места по бортам. Яков кричит: "Прыгай, я толкну!" Я лезу на корму и отдаю сорлинь, перо уходит в воду. Яков зашел уже по грудь. Первая волна ставит лодку почти вертикально, гребень разворачивает лагом. Я выбираю сорлинь, чтобы не поломать руль, и мы, как на серфере, скользим назад, к берегу. Яков пытается удержать нас, падает, уходит в воду с головой, но быстро встает, его непромоканец полон воды.

- Давай еще раз. Я-то высохну, а вам всю ночь болтаться.

- Подожди, я отдам один риф.

Еще попытка. С большим гротом, на порыве ветра, дождавшись волны поменьше, удается проскочить. Временами дифферент такой, что перед лицом трамплин. Алешка в восторге. Жена сосредоточенно молчит, стараясь держаться крепче. Наконец-то вырвались. Прощаться некогда. Я поглощен рулежкой, обхожу ломающиеся гребни, но все-таки нахожу время оглянуться назад. На берегу Яков в раздутом непромоканце похож на космонавта, он машет нам рукой. Из трубы его избушки летит дым. Вдалеке видна белая точка - палатка ненцев. Я вымок, но экипаж мой сухой, только руки и лица блестят от воды. Работы по горло. Приходится крутить повороты и прыгать с борта на борт. Алешка на ходу наводит порядок, сматывая шкоты и рассовывая выпавшие вещи, ничего не должно мешать. Эта привычка держать палубу чистой у него с восьми лет, тогда, во время шторма в Кандалакшском заливе, у нас в колодец попала какая-то снасть, и шверт заклинило намертво.

Стало полегче. Волнение беспорядочное, на старую волну наложилась новая плюс течение. Все это создает невообразимую болтанку, но ветер уже слабее и теперь парусов мало, чтобы пробиться через эту кашу. Ложимся на курс в губу Сосновка, место знакомое по прошлым походам. Идти тридцать две мили. По пути пересекаем полярный круг, завтракать будем уже на Кольском. Передаю румпель Татьяне и, стуча зубами, отвязываю рею, сын готовит такелаж. На такой болтанке трудно устоять на ногах, и я никак не могу вставить гик в оковку на мачте. Татьяна рулит, не отрывая глаз от компаса. "Веди ровнее, выбирай дорогу, потом ляжешь на курс" - говорю я. Все готово к подъему. Сын заранее выбирает брас и шкот до отметок, потом тянет фал, и я выбрасываю спинакер вперед. Парус стоит. Сразу прибавляем ход. Спинакер отлично "вытаскивает" носы из волны, теперь можно заняться собой. Алешка берет руль, а жена отвязывает термос и достает сухой паек. Мы празднуем пересечение полярного круга. Ночи еще светлые, но облачно, поэтому видимость плохая. Меняю сына на руле. Он сменит меня, когда рассветет. Я смотрю, как он деловито устраивается на ночь, подстилает под себя тент, натягивает капюшон и вдевает рукавицы. В свои десять лет опасности он еще не чувствует, для него это игра в мореплавателей. А для нас? Я перевожу взгляд на жену, она, облокотясь на релинг, думает о чем-то своем, глядя на волны, "Зачем ты таскаешь с собой семью? Тебе их не жалко?" - Часто приходится это слышать. Семья - это готовый экипаж, и наше чувство команды переходит в повседневную жизнь, и мне это нравится. Мы молчим и любуемся морем. Плавание полными курсами - теплое плавание, но все равно мы мерзли, хотя ветра почти не ощущаешь. Температура воздуха всего +5 градусов, воды +6-+8, поэтому мы одеты, как в Москве зимой, только сверху резина и спасжилеты.

Море прекрасно. Земля скрылась, и мы остались одни. Огонь Сосновского маяка еще не виден, и кажется, что воды бесконечно много, а мы бесконечно малы и движемся очень медленно. Время от времени гребни волн с шипением проходят между корпусами. Идиллию нарушает голос моей жены: "Ты смотришь по сторонам?" Я поворачиваю голову вправо, потом влево, но вижу только море и небо. "Да ты назад посмотри!" Я снимаю капюшон и оборачиваюсь назад. Высоко поднимая нос и сверкая иллюминаторами, идет корабль. Как зачарованный, смотрю на его штевень, входящий в волну. До него метров пятьсот. Я прикидываю его курс, расходимся чисто, но вот запахло солярой и раздался стук машин. Видят ли они нас? Пароход уходит. Мы смотрим на горизонт, там розовая полоса, в том месте, откуда должно вынырнуть солнце. Надо быть законченным романтиком, чтобы в такой холод любоваться рассветом. Вспоминаю слова: "Кто видел рассвет вдали от берегов, тому прощается один грех". Солнце отрывается от воды и стремительно, прямо на глазах, поднимается вверх, образуя на воде перевернутый восклицательный знак. Мы будим Алешку. Он садится, хлопает глазами и ежится от холода. Нам его жалко. Еще не успев проснуться, не понимая, где он и что от него хотят, он бормочет: "На курсе, на курсе, я рулю". Они с женой греются, машут руками, хлопают друг друга ладонями, лодка ходит ходуном. Я прерываю их занятие возгласом: "Слева по скуле земля! Вот он Кольский, смотрите!" Они кричат и радуются, а мне не до восторгов, ветер совсем стих, но волна не улеглась. Спинакер повис тряпкой. Я убираю его и креплю гик к ванте, чтоб не болтался. Стаксель растягиваем реей. Чуть заметный ветерок все-таки дает нам ход, жаль, тяжел спинакер. Алешка рулит. Я поспал часа два. Вроде подходим. Море здесь другое. Вода прозрачна, видны на дне камни, водоросли, вытянувшиеся по течению. Когда смотришь вниз, кажется, что ты летишь. Сердце заполняет восторг. Берег тоже другой: камни, скалы, но высоких гор еще нет, за прибрежными обрывами тянется тундра. Находим удобный пляж. Здесь есть и плавник для костра, и место для лагеря. По рельефу берега определяю, что осушка здесь будет небольшой. Алешка убирает паруса и заводит с кормы якорь. Я ставлю палатку и развожу костер. Татьяна готовит. Через полчаса можно есть. Палатка стоит, вещи под тентом. За время походов мы так сработались, что ничего друг другу не говорим, все делается само.

- Пап. а как называется этот берег?

- Терский. У финнов Кольский - это Похьела, у карелов Турья, а север Кольского - это Лапландия. До сих пор в поселке Ловгуба живут лапландцы, потомки племен кочевников и пастухов. Их соплеменники живут и в Финляндии и на севере Швеции. По мифологии норманнов, Кольский населяли сказочные великаны, не даром Герда пошла искать своего брата Кая именно сюда, в Лапландию.

- А как называлось это море?

- Старое название Белого и Баренцева морей - Гандвик - чародейский залив. Похожа по названию и Кандалакша (Канталахти) - мелководный залив (лахта), где живут колдуны. Потом Баренцево море называлось поморским. Для викингов побережье Белого моря - страна бьярмов, страна пушнины, речного жемчуга и воинственных племен. За ней путь в Гардарики, нашу Русь - страну городов. Варяги ходили через горло Белого моря в Двину. Святой нос был назван ими Вегестат - путевая скала. На своих драккарах они не боялись и отмелей Мезени и открытого океана. Одни и те же лодки открывали Гренландию, Ньюфаундленд, Шпицберген и остров Ягры - цветущий шиповник по-норвежски (наш Северодвинск). Норманны не знали компаса, но ловко ориентировались по цвету и солености воды, господствующим ветрам и береговым ориентирам. Их наука перешла к русским, селившимся по берегам моря в поисках лучшей доли. До начала 20 века ходили в Норвегию с грузом льна поморские шнекки. Шергин пишет, что профессора норвежских университетов привозили своих студентов в порт, чтобы те увидели суда варягов. Поморские лодки они обмеряли от киля и до клотика. Это был расцвет парусного искусства. Водили лодьи на Грумант и Новую землю (задолго до Баренца), теперь же география помора измеряется канистрой бензина. Переход на дюралевые лодки с подвесным мотором резко ограничил район плавания. Из Архангельска ходят на север не дальше Зимнегорского мыса, а на юг не дальше Пертоминска. Далее море пусто, никого нет.

Наш путь до реки Поной был не сложен, везло с погодой. Солнце, ветер 3-4 балла. Любовались рефракцией. Здесь, в горле она может изменить пейзаж до неузнаваемости. Первый раз я столкнулся с этим явление пять лет назад. Мы шли вдоль Кольского, и справа, где ближайшей землей должна бы быть Канада, возник берег. Четко видны были скалы, снежные пятна, горы. Потом берег стал расти, сомкнулся у нас по корме, и мы как бы оказались в заливе. Так были открыты многие земли, которые потом не могли отыскать. Возможно такая же рефракция сбила с толку промышленника Санникова.

Сейчас нам навстречу шел парусник огромный с несметным количеством мачт. На наших глазах он вытянулся в сухогруз, а из сухогруза превратился в обычный буксир, идущий встречным курсом.

Без страховки

Посмотрите - вот он
без страховки идет!
Чуть правее наклон -
упадет, пропадет!
Чуть левее наклон -
все равно не спасти...
Но теперь ему меньше осталось пройти
совсем немного пути.

Возле Поноя, где воды реки, вливаясь в море, образуют сулой, нас ждал сюрприз. Резкий, порывистый северо-восток вместе с течением, которое здесь до четырех узлов, создали кашу из волн и пены. Лавируем мористее, но и здесь бьет волной, а времени мало, течение сменится, и начинай все сначала. Лодка прыгает, мы крутим оверштаги, выжимаем из нее все, но идем вперед вяло. Все уже вымокли и измучились, удары по волнам коротких корпусов такие, что начинает болеть голова. Страха давно уже нет. Полное безразличие к своей судьбе, лишь бы пройти. О какой-то безопасности думаешь только тогда, когда опасность далеко. Если целиком и полностью борешься за поддержание курса, ни о чем другом времени думать не остается. Я начинаю понимать солдат, бросавшихся на пулеметы. В пылу боя человеку уже безразлична своя судьба. Никаких страхов уже нет, только работа, тяжелая и азартная. На последних минутах попутного течения мы прорвались через этот сулой, проскочили островок и дошли до первого на нашем пути фьорда. Начинаются те места, которые я мечтал увидеть пять лет. Когда вышел на берег, только тогда понял, что ветер был нешуточный, и мы здорово рисковали под полной парусностью. Сын посмотрел на барашки и сказал: "А чего же мы раньше рифились? Так бы всегда и ходили". Фьордик небольшой, почти весь осыхает, в конце его домик. Когда мы гуляли по берегу, откуда-то из скал вылетел орел. Он был так близко, что можно было его хорошо разглядеть.

- Давай назовем этот фьорд "Орловский",- предложила Татьяна.

- Не пойдет. Здесь уже есть два Орловских мыса, а третий я видел на Охотском море, - ответил я.

Идем дальше. Теперь все взгляды на берег. Он очень красив, ради него мы и шли сюда. Проходим знак Вешняк, возле которого торчит из воды рубка корабля. Видимо он шел на маяк до конца. На траверзе губа Русинга.

- Пап, а кто такой Русинг, - спросил сын.

- Борец за народное дело, товарищ Русинг трагически погиб здесь, в этой губе.

- Как?

- Был насмерть заеден комарами.

Сын смеется.

- А если правда?

- Не было товарища Русинга, а был царь Петр. Он рубил окна в Европу, где надо и где не надо. Побывав на Белом море, он узнал, что поморы, (о ужас!) ходят не по-европейски, без карт. Он высочайше повелел прислать им карты голландские, лучшие в Европе, а сии карты были очень приближенно скопированы голландцами с наших же русских карт. Вот и превратился Святой нос в Светинэс, Канин нос в Канинэс. а речка Русиха, губа и банка Русиха стали губой Русинга. Старые названия повсеместно вернулись, а эта губа почему-то так и осталась голландской. Еще Петру не понравились поморские лодки, и он велел строить по голландскому и немецкому образцам. Бедные поморы жаловались: "Лодьи эти нам не пригодны. Осыхая на песке, валятся они на бок. По мелководью не пройдешь, садкие они.

Поморская раньшина имела на днище особые полозья, и на ней ходили весной, перетаскивая через льдины. Где уж голландским кораблям! Корабельные мастера разругались с Петром и уехали с его верфей домой". Ты слушаешь немцев, - говорили они, - А они у нас учились по студеному морю ходить".

Мы залюбовались пейзажем. На теневой стороне гор лежат снежники, тая, они стекают вниз водопадами с огромной высоты. Вода в море уже океанская, изумрудная. Прозрачность просто поразительна. При нашем появлении с пляжа в воду сползают усатые нерпы.

- Пап, а моржи будут? - спрашивает сын.

- Нет, Алеш, моржей перебили еще в семнадцатом веке. От них осталось только название остров Моржовец и Абрамовский берег.

- А что моржей звали Абрамами?

- Нет. Молодой моржонок - абрашка. На берегу моржихи выводили своих детенышей на лежбищах. Так и пошло: Абрашкин берег. Потом окультурили до Абрамовского. Первым, кто описал эти берега, был Рейнеке. Ему и обязаны мы нашей лоцией. Он обошел Кольский на простой шлюпке и составил описание берегов, а также вернул многим берегам русские названия.

Ночь. Мы жжем костер на том же месте, где когда-то жгли костры варяги, новгородцы и господин Рейнеке, картограф. История накатывает на нас, как прибой. На берегу, среди бревен, мы нашли деревянный блок, окованный медью, ржавую торпеду без боевой части, кусок обшивки корабля с еловыми шпангоутами. На дне, среди разбитых новгородских кочей, наверное лежит немецкая подводная лодка, потопленная "Каталиной", а рядом спит американский "Либерти", везший танки и тушенку. Здесь гремела война не один раз. Англичане проходили этим путем жечь Архангельск и обстреливать Соловки. Они же везли нам оружие и машины в последнюю войну.

Внезапно хлопок. Перегретый у костра коробок охотничьих спичек, испуская шлейф дыма, уезжает по бревну. Крики, взаимные упреки, подсчет оставшихся спичек. И опять тишина. Высоко взлетают искры. Шумит море.

Утром я был разбужен голосом жены:

- Смотри, мужик бежит по осушке!

- Местные вообще не бегают,- говорю я, вылезая из спальника.

- Бежит, да еще на четвереньках!

Я заинтригован и лезу наружу. Мишка, даже не повернув голову, следует курсом строго норд в двухстах метрах от нас.

- Медведь! - кричу я.

Испуганная Татьяна лезет в палатку и застегивает вход.

Снова идем вперед. Скалы, гроты, фьорды. Ради этого стоило трудиться. Обходим орловский маяк. Видимость ухудшилась. Крутая волна. Течение ведет себя здесь по-другому. Нас то прижимает к камням, то ткнет в море. Работаем как на гонках. Парусность полная. Каждый оверштаг в таких условиях - произведение искусства, или это будет оверкиль. Скорость на такой волне небольшая. Лодка прыгает как мячик. Если после поворота она встанет, ветер, давя на паруса и опираясь на шверт, нас положит. Все втроем прыгаем после поворота на другой борт и вывешиваемся, шверт немного поднимаем, чтобы соскользнуть лагом, стараемся крутиться на гребнях, чтобы следующая волна не успела остановить нас. Разгоняем лодку в полный бейдевинд и только тогда опускаем шверт и приводимся. Глаза ест от соли, напряжение такое, что не замечаю холода, работаю без рукавиц и руки немеют. Вся раскладка галсов летит к черту, течение, эта мощная морская река, тащит нас не туда, куда мы хотим. Неожиданно оно делает петлю, и вот чудо! Мы можем идти одним галсом на следующий мыс, и при этом нас еще и дрейфует на ветер. Волна стала положе, можно расслабиться и покурить, но меня трясет от холода так, что не могу достать спичку. Это наш звездный час. Странные чувства охватывают меня. По сравнению с этим величаем гор, моря, парящими орлами, стадами оленей, я кажусь себе таким маленьким, чего стоит вся наша суета? Эти горы видели ледник, видят нас. Мы умрем, растворимся в природе, а они будут жить и также смотреть в океан. Зря поморы называли море "Измена лютая". Ветер и море не жестоки и не коварны, они живут по своим законам, они равнодушны к нам. Человек для них ничто, можно только подстроиться под их ритм, а не противопоставлять природу себе. Человек хочет показаться себе значимее, чем он есть. Я видел людей, которые при виде этой красоты, громко кричали, включали музыку, палили из ружей, из кожи вон лезли, чтобы как-то быть больше, значимее, чем эта жизнь вокруг. Можно взрывать скалы, строить дамбы, вырубать лес, но стоит климату измениться на десяток градусов и что тогда? Небольшое землетрясение и человек остается наедине с природой и с собой, без машин и электричества, без этих костылей и подпорок он слаб и жалок. Я думаю, что каждый должен пройти свой маршрут без дизелей, без снегоходов и мотоциклов, пешком, на веслах, под парусами, на лыжах, тогда он поймет свое ничтожество и великую мудрость окружающей природы. Меру своих сил можно познать только здесь и только так. Ведь не зря же Дежнев, обогнув Большой каменный нос, унизительно назвал себя Семейкою: "и шли мы босы и жалки по этой земле", никакого пафоса первооткрывателя.

У каждого народа есть своя легенда о земле праведной. У тибетцев - это Шамбала, у викингов - Валгалла, у поморов - это была Гусиная земля, земля праведников, где жили души людей, погибших не зря. Осенью гуси летели в море через льды, поморы верили, что они летят на эту землю. Мне показалось, что я нашел ее здесь. Для меня этот берег, к которому я столько стремился и есть Гусиная земля. Другой может быть найдет ее на вершине горы, куда он лез много дней или за сложнейшим порогом на горной реке.

Мы встали в губе Качковской. Алешка целый день лазает по скалам, забирается в гроты, куда на приливе заходит вода и сжатый ею воздух вырывается наружу с тяжким вздохом. Мы играем в снежки, лепим бабу. Узкие фьорды не служат надежной защитой от волн и ветра. На отливе они осыхают, с севера они открыты. Крупные суда могут стоять только дальше, в Лумбовском заливе или за Святым носом, где я пять лет назад повстречал атомную лодку. Тогда меня брали по всем правила военной науки. Противолодочный корабль типа "Альбатрос", сторожевик, вертолеты. Их очень смутил андреевский флаг, который они теперь сами гордо несут. Времена изменились. Мой друг прошел на похожем катамаране от Печенги до Архангельска, и его уже никто не ловил, не сажал в камеру за "попытки бежать в Норвегию". Ему давали координаты и желали счастливого плавания. Другой товарищ, мой бывший матрос, разбогатев, прошел вокруг Европы на лайнере.

- И как впечатление?

- Качало сильно, вот и все.

Что ж, можно и так, каждому свое. На берегу я подобрал норвежский поплавок от сети, а вот найти надувной норвежский кранец, свою заветную мечту, так и не смог.

Пора думать об обратном пути. Мы и так задержались.

Дорога домой

Утро. Кружатся снежинки. Метели в августе здесь не редкость. Уходим на отливе. До воды двести метров. Долго носим вещи по песку, впрягаемся в катамаран и волоком тащим его к воде. Я пою: "Ямщик, не гони лошадей!" Спасибо другу, он сделал мне баллоны из какой-то бронебойной резины. Можно делать с ними все, что угодно. Мы выезжали на них, спасаясь от наката, на берег и по скользким, покрытыми водорослями валунам, ехали как на буере, налетали на бревна и коряги. За три года ни одного прокола. Уходим. Прощайте горы. Погода нам благоприятствует, теперь идем по ветру. С правого борта знакомые места, Острая Лудка, Орлов, Вешняк. Поной обходим теперь подальше, берег едва виден. На траверзе реки Снежница погода меняется, включился полуночник (северо-восток) - это самый серьезный здесь ветер. В море резко похолодало, наползли слоистые облака. На горизонте полоса тумана, но ветра еще нет. Лодка раскачивается на зыби, грот хлопает, спинакер то обвисает, то надувается. Я срочно определяюсь, беру пеленги на мысы. Есть место! Теперь курс, течение пока наше, но оно повернет и прижмет к берегу. Все пишу, время, место, курс. Сын с женой убирают лишние паруса. Море вскипело! Ветер пришел вдруг. И сразу туман. Видимость ноль.

Идем бакштагом, сын на носу. Слушает. Смотреть бесполезно. Жена помогает мне на руле. Я отвлекаюсь, делаю пометки в планшете. Волны растут, с гребней лодка глиссирует вниз. Радуюсь, что взял риф. Самые большие волны способны перевернуть нас через нос. Осенью волна здесь расходится до шести метров, но я такую не видел, и слава богу. Представляю, что делается на кошках и банках, особенно на течении. Для судна нашего размера важно заранее знать рельеф дна по курсу. На банках, да еще со встречным течением, волны растут, становятся круче и ломаются. Необходимо выбирать курс так, чтобы обходить такие места. Самые страшные волноломы в Мезени. Течение там просто бешеное, приливы до семи метров. В 1992 году мы ходили там на обычной байдарке. Конечно, везло с погодой, но несколько раз выбрасывались на берег, а повернув за мыс Воронов, почти двадцать часов вообще не могли пристать, просто негде. Отсидев тогда на холоде двадцать часов и работая все время веслами, чтобы держать скорость на волне, мы с другом по-новому посмотрели на плавания Линдемана и Ромера, пересекавших на таких байдарках океан. Психика должна быть сверхустойчивой.

Итак, туман, волна до двух метров. Через четыре часа начинаем думать о стоянке, течение поворачивает, и волна скоро будет ломаться, а так хорошо было лететь! Пытаюсь определить место по счислению. В голову лезут всякие истории, связанные с туманом.

В 1989 году, идя с Кандалакши в Архангельск, мы шестнадцать часов шли в таком молоке, что не видно было ничего дальше своего бушприта. Я так устал, что начались галлюцинации. Вдруг шум машин, убираем паруса, заводим двигатель, трубим в горн, звук ближе. Когда нервы у всех были на пределе, прямо по курсу мимо нас в клочьях тумана прошел борт корабля. Видны были даже детали обшивки. Нас откинуло кормовой волной.

Сейчас рекомендованный курс для судов мористее, от нас недалеко. Идем к берегу потихоньку, как бы ступенями. Чуть приведемся и опять увалим и слушаем. Накат! Но звук не тот - камни. Море разбивается о множество камней. Уходим. Опять жмемся к берегу. Теперь шум другой, как бы дружный. Песок! Теперь не спешить. Смотрю карту, по счислению мы у Бабьей губы. Из тумана прямо по курсу появляется гора над нами. Туман плотнее внизу и подошвы не видно, но мы шли параллельно берегу, значит в заливе. Делаем поворот, идем обратно. Алешку ставлю на шверт, по моей команде он должен выдернуть его из колодца. Жена на руле. Я стою на носу и смотрю. Мы молчим, не прозевать бы! По курсу буруны! Татьяна приводится. Видна полоска наката. Нам везет, песок. Выпрыгиваем на берег и сразу же смотрим стоянку. Море не стоит, катамаран осохнет и тогда опять начинай сначала: разгружай, выводи на глубину, грузи. Мы живем, как ракушки, подчиненные приливу и отливу. Стоянка подходит, встаем. И сразу спало напряжение, мы говорим, спешим поделиться своими впечатлениями. Берег в тумане таинственен и тих, как будто другая планета. Знакомые предметы теряют свои очертания и кажутся чужими. Ночью я вылез из палатки как всегда посмотреть погоду и лодку. Тумана как не было! Мы в губе. Кругом камни, мели, вход узкий. Нам опять повезло. Утром к нам пришли олени, тысячи оленей. Сколько хватало глаз, олени и олени, людей не видно. Вожаки остановились перед палаткой, мы невольно преградили их путь. Все стадо замерло, они как будто совещаются. Татьяна напугана не на шутку. Для нее это уже не грациозные и красивые звери, а орда, способная втоптать нас в мох. Я успокаиваю ее , олени хорошо знают человека и если их не напугать, пройдут мимо. Только в панике они могут принести нам вред. Но вот совещание закончено, вожаки повели рогами и скачками взбираются наверх, обходя нас стороной. Все стадо всколыхнулось и пошло за ними.

Несознательная молодежь подходит к палатке, нюхает. Мы предложили им сухарь, они не берут. За оленями полоса выжженной земли, съедены все ягоды и грибы.

Спускаясь к югу, мы дошли до Пулоньги. Кольский прикрыл нас собой от холодных ветров.

Отсюда наш путь лежит обратно, через горло моря на Зимний берег. Вечером, возле костра снова экскурс в историю. Русским это море знакомо с X-XI веков, а иностранцам? Знаменитые английские капитаны, открывшие столько островов и завоевавшие полмира, неужели они не пытались присоединить к метрополии и северные берега? Впервые Белое море открыла для Европы экспедиция Хью Виллоуби. Но сам руководитель и экипажи еще двух кораблей погибли во время вынужденной зимовки в устье реки Варзины.

Третий его корабль "Эдуард благое предприятие" под командой капитана Ченслера, отставший от экспедиции во время шторма, достиг устья Северной Двины. В марте 1554 года Ченслер санным путем прибыл в Москву и получил от Ивана Грозного грамоту на право беспошлинной торговли. Но во время второго рейса, уже на обратном пути, Ченслер погиб вместе с экипажем трех кораблей, четвертому удалось достичь Англии. Искусство норманнов в средневековой Европе было забыто, и неповоротливые английские корабли мало подходили для плавания в суровых условиях русского Севера. Только в конце 16 века англичане начали строить суда, способные ходить в бейдевинд! Грузоподъемность их не превышала 200 тонн. В это же время суда русской постройки, по свидетельству путешественника Стивена Барроу, не только
уверенно лавировали, но при попутном ветре обгоняли английские. При
экипаже всего в тридцать человек, грузоподъемность поморской лодьи была до 300 тонн! После основания Архангельска в 1584 году и строительства государевой верфи, ежегодно на промыслы уходило до 7000 русских судов! В том же году, при поддержке географа Герарда Меркатора была снаряжена экспедиция для открытия северо-восточного прохода. Ее возглавили опытные английские капитаны Артур Пит и Чарльз Джекмен, но дальше порога Карского моря они не пошли. В отчете об этой экспедиции есть такие слова: "Русские не только освоили путь до устья Оби и дальше, но и пользуются проливом, разделяющим Новую землю на два острова (Маточкин шар)". Дойти до устья Оби не смог и штурман "Ченслера" Стивен Барроу. Его корабль с символическим названием "Ищи выгоды" застрял во льдах. Этот мореход был искренне восхищен размахом полярных плаваний поморов. Больше всего его поразило умение русских точно предсказывать погоду. "Я, - писал Барро, - удивился, что они уехали столь внезапно и пошли по мелким местам, где нам невозможно было за ним следовать. Однако потом я убедился, что они весьма мудро предвидели погоду". Исследования голландцев и англичан не продвинулись дальше Карского моря, зато иностранцы лихо крестили на свой манер берега. Река Мезень стала называться Лампас, мыс Воронов - Бона Фортуна, Зимние горы - Кау Нес. Больше всех досталось Югорскому Шару. Каждая последующая экспедиция как будто бы имела одну задачу - переименовать его. Уважая мореходное искусство поморов и правдами и неправдами пытаясь достать русские карты, иностранцы всячески старались завуалировать свои неудачи, называя северян варварами и дикарями. Между прочим, эти варвары обыгрывали голландских капитанов в шахматы и при этом разговаривали на их языке. Проследите, как менялось название моря: Гандвик, Квенское (квены - древние жители Кольского), Мурманское, Русское, Поморское, Московское. Наконец в 1853 году оно стало официально называться морем Баренца, весь подвиг которого заключался в том, что он перезимовал на Новой земле и, потеряв судно, отправился обратно на шлюпках. Поклонение иностранцам доходило до абсурда. В 1821 году Ф.П.Литке ищет давно найденный и нанесенный на карты пролив Маточкин Шар. Английские карты больше вводят в заблуждение, чем помогают ему. Вернувшись ни с чем в Архангельск, он находит рукописные карты поморов и с удивлением отмечает, что они полностью соответствуют его собственным записям. В августе следующего года, опираясь на них, он без труда находит этот пролив, где каждый год зимуют промысловики с Архангельска и Мезени. Открытие Севера официально шло своим путем, и именитые мореплаватели считали обращаться за помощью к простым людям ниже своего достоинства.

Обратный переход на Зимний берег был на редкость удачен. Весь путь прошли крутым бакштагом на умеренном волнении с максимальной скоростью, даже не успели замерзнуть. Мыс Инци открылся нам в виде острова с торчащим маяком, остальной берег положе и он всплывает только потом. Решаем в этот раз встать ближе к маяку. По преданию здесь раньше стоял огромный крест с надписью "Иисус Назаретский Царь Иудейский". Аббревиатура этой надписи якобы и послужила названием мысу И.Н.Ц.И. Но в книге XV века "Большому чертежу" приведено название НИЦА.

Не успели разбить лагерь, к нам гости. С маяка на мотоциклах приехали двое ребят. Они в бинокль следили за нами и теперь решили посмотреть, что за яхта так глупо села на мель (про существование катамаранов они не догадывались), им хотелось поболтать, а нам выспаться и разговора не получилось. Они предупредили нас, что получено штормовое предупреждение, но и без этого ясно, что история повторяется. Ночь теплая, росы нет, давление стремительно падает. Ветер идет с юга, а зыбь с северо-востока, где на горизонте видны темные облака. Маячники приехали с утра опять и говорят без умолку, видно, скучая без общества. Мы решаем попытаться уйти за мыс до наступления плохой погоды. Течение и ветер встречные, но мы все-таки пробуем. Несколько часов напряженно лавируем, но справиться не удается, хотя волна и пологая. Нас сносит в итоге на три мили назад, и мы оказываемся опять возле тех же изб, которые служили нам приютом неделю назад. Ничего, по крайней мере, переждем шторм в доме. До избушки Якова по берегу километра два. Мы встаем в похожем доме, только он необитаем. На стенах кто-то старательно карандашом писал: "17 сентября - шторм от норд-оста, 18-19-20-21 то же. 28 - шторм от норд-веста". Тот, кто жил здесь до нас, видимо, интересовался метеорологией. Есть описания облаков, закатов. К вечеру юг отих, и ветер пошел от норд-оста, мы готовимся. Лодку подняли повыше, запасли дров и воды. Ночью началось, к утру ветер достиг апогея. Мой анемометр - гайка, привязанная к столбу, стоит почти горизонтально. Ветер ревет и разбирает потихоньку крышу. Такого шторма я не видел никогда. Иду на берег, надо бы завалить мачту. Я сразу промок до нитки, идти против ветра можно, только согнувшись. Накат доходит до катамарана, хотя мы подняли его высоко. С большим трудом тащу его выше и приваливаю бревнами. Кругом летят песок и брызги. Пена не только заполнила весь пляж, ее клочья летят дальше, в тундру. Мы постоянно наблюдаем за лодкой, теперь ее видно из нашего окна. В этих избах окон на норд-ост нет, но все равно ветер мгновенно выдувает тепло, приходится постоянно топить печь. Так проходят четыре дня. Шторм то утихает, то ревет с новой силой. К вечеру пришел по ветру Яков, он ходил в лес и не смог выйти к своему дому. Когда прошли удивление и радость встречи, были рассказаны все новости, мы пригласили его ужинать. Увидев, что кроме гречки у нас уже ничего нет, бедный Яков, пропутешествовавший по лесу не один день, больше стучал ложкой, чем ел. Сгибаясь пополам и закрывая лицо от летящего песка, мы произвели осмотр близлежащих построек. В одном погребе, на льду, который не тает здесь круглый год, нашли рыбу и хлеб. Хлеб можно размочить на пару и есть, а рыба все-таки испортилась, но мы ничего не взяли.

К утру стало стихать. Море являло собой грандиозное зрелище. Огромные волны с белыми гребнями отчетливо видны даже на горизонте. Яков ушел к себе, пообещав вернуться к вечеру с рыбой и сухарями. Мы сильно выбиваемся из графика, отпуска наши скоро кончатся, да и здесь наступает осень. Штормов будет больше, чем тихих дней. Решаем рискнуть. Ветер достаточно стих, чтобы идти на двух рифах. Волнение для нас велико, но за мысом, в море оно должно быть меньше. Не приняв еще окончательного решения, стараюсь загрузить себя работой. Мы раскапываем катамаран из песка, готовим вещи. Все тщательно упаковываем и защищаем от воды. Неизвестно, что нас ждет. Все, что может понадобиться, креплю ближе к корме, чтобы дотянуться. Мы одеты так, как будто готовимся к высадке на необитаемый остров. Поверх резины - спасжилеты и страховочные пояса. На мне висят: нож, пеленгатор, зажигалка в непромокаемом чехле, планшет с картами, в кармане, на всякий случай, кусачки и много другой мелочи. Теперь, когда все готово, нужно решать. Попробуем! Тащим лодку к полосе наката. Якова ждать некогда, изменится течение. Нас как пушинку выбрасывает на берег. Когда лодка взбирается на волну, я боюсь опрокинуться через корму. Накатом нас бьет и швыряет, но лодка прочна и надежна, пока ни одной поломки. Наша сила в небольшом размере судна и эластичности конструкции. Попробуйте ногами испортить резиновый мяч! Если бы у нас были жесткие корпуса и прочный мост, давно бы уже шли пешком. Я видел, как море превращает за считанные часы деревянную лодку в щепки, но даже самый сильный шторм бессилен против пластиковой бутылки. Хотя конечно не так романтично, когда от корпуса пахнет резиновым клеем, а не смолой.

В ста метрах от нас река. Я хочу ее использовать. Вдоль берега, на откате волны, продвигаю лодку вперед. Работа мокрая и тяжелая. Решаю разогнаться по реке и выскочить в море. Если нас опрокинет, рядом есть избушки, где можно будет обсохнуть. Выхода нет, надо пробовать. Ветер усиливается. Теперь или никогда. Я инструктирую всех, что делать при оверкиле. Идем вниз по реке. Разгон небольшой, но будет хоть какая-то инерция. Нам повезло, первая волна разбилась перед нами, и мы пролетели через песчаный бар реки, только перо руля прыгнуло вверх. Но вторая волна огромна. Мы сидим почти на уровне воды, и волна кажется нам больше чем с берега. У меня и сейчас перед глазами стоит эта картина; бескрайнее море, большие прибойные волны и наша маленькая лодка, взбирающаяся на них. Гребни обрушиваются, и мы идем по какой-то пене, а не воде. Руки работают сами. Обхожу гребни, стараюсь держать скорость. Проходим полосу ломающихся волн. Теперь под нами глубина. Летим вниз, с гребней, как на американских горках, носы уходят в воду по форбимс, хотя мы втроем, обнявшись, сидим на кормовом реллинге. Управляемость такая, что достаточно на сантиметр сдвинуть румпель, и лодка развернется лагом, но нагрузки на руль нет, можно держать двумя пальцами.

В Москве многие смеялись: "Зачем тебе два рифа? Парус и так с носовой платок!" Я бы дорого отдал, чтобы здесь, со мной были эти гонщики. В нос можно пройти теперь только когда мы взбираемся на волну. Когда идем с гребня, вниз, кажется, что один лишний килограмм способен решить нашу участь. Прошли Инцы. Теперь легче, волна значительно меньше и все вздыхают с облегчением. Мне хочется посмотреть в зеркало, кажется, что я стал старым и седым.

Берег теперь мелькает быстро, ход прибавился. Алешка как самый легкий, пристегнув страховку, пробирается в нос. Его задача - поставить стаксель. Мы хотим выжать из попутного ветра все, раз мы так рисковали на старте. Работать на носу в такую погоду трудно. Закрутку стакселя я не использую. Убранный парус сильно парусит, к тому же стакселей у меня несколько и менять их с закруткой не удобно. Сейчас ставим штормовой. Стаксель стоит. Алешка возвращается назад гордый. В такую волну он работал первый раз.

Проходим Вепревский. Теперь он оправдывает свое название, море, как вепрь, грызет камни возле него. Настроение отличное. После всех испытаний кажется, что мы почти дома. Проскочить только Зимние горы, а дальше все просто. После горла я стал воспринимать центральный бассейн моря, как совсем простенький водоем, ведь в нем есть только одно место, где разбег волны больше 200 миль. Течения совсем не те и берег такой, что почти в любом месте на него можно выйти. Больше двух метров волну я не видел здесь. Множество островов и мелей не дают ей разогнаться, но она короткая и крутая. Правда, здесь уже осень, как говорят рыбаки: "Накат идет тяжелый". Удары волн как-то значимее, сильнее. Возможно, это связано с понижением температуры воды. Из-за частых штормов от норда, в море вливается вода более холодного Баренцева моря. Меняется также и соленость воды. Кажется, что такие небольшие изменения могут зарегистрировать только приборы, но нет, человек, проживший долгое время на побережье, начинает улавливать даже такие нюансы.

Погода была ходовой, небольшие дожди нам не мешали, а ветер держался от норда. Прошли Зимние горы, мыс Керец. Встаем перед мысом Куйский. Место ужасное, стоянки по сути дела нет, тем более в памяти еще свежи прекрасные берега Кольского полуострова. Находим кое-как ровное место только возле осушки. Наверху делать нечего, поваленные деревья, бурелом. С утра опять свежий ветер. Волна на приливе доходит до нашей палатки. Быстро собираем вещи. Последний переход до Архангельска, чуть больше 30 миль. Невкусно завтракаем под дождем. Выходить в такую погоду можно только в крайнем случае. Волны берут свой разбег от Кандалакши и идут через все море. Дует норд-вест. Ветер установился только утром, а волна уже приличная, но мы ходили и не в такую погоду. Я мечтаю купить булку хлеба в Архангельске. Татьяна мечтает наконец выспаться. Сегодня из-за плохой стоянки мы почти не сомкнули глаз. Я много раз слышал, что все самое плохое происходит под конец, когда человек уже расслабился. Трудно проявлять выдержку и благоразумие, когда цель уже близка. Мы явно поспешили с выходом. Опять стартуем на накате, он не велик и мы отрываемся от берега уже со второго раза. Но выйти в море сразу не удается, возле мыса тянется в море подводная коса - кошка, на ней ломаются волны. Когда мы обошли мыс, у меня в душе шевельнулось какое-то нехорошее предчувствие.

Что-то уж очень крутая волна для этих мест, и ветер, который, казалось, устойчиво дует от норд-веста, вдруг пошел порывами от зюйд-веста и веста. Вся эта картинка была настолько отлична от той, которую я нарисовал себе на берегу, что в первый момент я даже растерялся. Если пойдет устойчивый зюйд- вест, идти бесполезно, надо вставать. Я огляделся на берег, стоянок нет и в помине. На приливе море подойдет вплотную к глинистому обрыву, а наверху лес. Самое обидное, что место, по моим понятиям, пустяковое, сколько ходил здесь и никаких воспоминаний. Впереди кошка, зрелище не для слабонервных. Глубина с 17 метров резко меняется до двух, и волны образуют кипящий котел. Как обойти? Увалить к берегу - опять попадем в прибойную зону, мористее - надо идти круто бейдевинд против высокой и крутой волны. Решаю обойти с моря и, сделав оверштаг, одним галсом идти на мыс. Вдалеке видна песчаная коса и деревня Куя. Не хочется, но придется встать возле деревни, других мест нет. Вставляем шверт и я привожусь, до кошки недалеко, но я спокоен: лодка хорошо управляется и течения здесь почти нет. Вдруг ветер стих. Неожиданно, как будто щелкнули выключателем. Едва заметно тянет с веста. Так бывает? Так резко вдруг? Между двух волн мы как в яме и без того невысокий грот зарифлен и обезветрился полностью. Такого я не ожидал никак. Только что боролись с ветром и вдруг на тебе, почти штиль? Скорости нет и нас медленно, каждой волной разворачивает и дрейфует к кошке, где волны, обрушиваясь, творят что-то невообразимое. Шверт! Срочно убрать шверт! Без него мы соскользнем лагом, развернемся кормой к волнам и убежим отсюда. Я согласен на накат, на плохую стоянку, на все. Надо всего одну минуту, чтобы выдернуть из колодца шверт, но этой минуты у нас не было. Слишком долго я оценивал ситуацию и раздумывал.

Наверх вы, товарищи!

Никто меня не бросится спасать
И не объявят шлюпочной тревоги...

(В.Высоцкий)

Я виноват кругом. Вышел в море в неустойчивую погоду, не дождавшись, когда установится ветер, прозевал эту кошку, а когда увидел, повел лодку слишком близко. Почему-то вбил себе в голову, что если ветер дует сильно, то сразу не прекратится.

Первая волна. Стена серо-зеленой воды. Я никогда не видел волну так близко. Она почти вертикальна. Держись! Весь экипаж напрягает силы, чтобы не слететь в воду. Катамаран стоит к волне скулой. Это хорошо, но надо убрать шверт. Волны идут с убийственной частотой, как будто спешат наказать меня за все грехи. Перелезть на левый борт к колодцу сейчас немыслимо. Нас поднимает очень высоко. Я вижу берег. По нему идет человек с красным кузовом за спиной. Он кажется отсюда лилипутом. Увидя нас, снимает кузов и забирается на камень. Соскальзываем вниз по склону волны, руль, разворачиваясь, бьет меня поддых. От шверта летят пена и брызги, он всей плоскостью загребает воду. Теперь мы стоим лагом к следующей волне. Она больше других и круче. У нее есть гребень. Сразу понимаю, что оверкиль обеспечен, волна нависла над нами. Кричу: "Внимание!" Хочу добавить, чтоб не запутались в такелаже, держались крепче, но не успеваю. Лодка точно вписалась в высоту волны, мы описываем круг и, опираясь на проклятый шверт, ложимся мачтой вниз почти мгновенно.

"Ага, доигрался!"- скажет умудренный морским опытом читатель. Да, доигрался. Все когда-нибудь доиграются, конечно, те, кто играет.

Как я оказался на поверхности, не помню. В левой руке обломок румпеля, другая намертво вцепилась в стрингер. Первая мысль: "Если жены и сына рядом нет, просто разожму руку". Никакого страха, только чувство злости. Все мои ошибки висят на мне и тянут ко дну сильнее промокшей одежды под непромоканцем. Выныривает жена. Ее голос спокоен, чему я сильно удивлен, но видимо в такой ситуации и раскрывается характер до конца: "Алешка под катамараном! " Я шарю руками в воде под лодкой. Вот он! Сидел ближе всех к мачте и упал между гиком и реллингом на оттяжку гика. Теперь он под трамплином в паутине такелажа. Тащу его наверх. Нас накрывает очередной волной. Кажется, что мы под водой бесконечно долго, но почему лодка стоит на кошке? Нас давно должно было снести к берегу. Я выдираю Алешку из-под трамплина, глаза его открыты, нажимаю ему коленом под живот, но это лишнее, он дышит нормально, хотя и наглотался воды. Надо выбираться. Все наверх! Но наши непромоканцы набрали воды, одежда отяжелела, и вылезти через борт мы не можем. Вокруг лодки! Вылезем через нос! У меня в руке нож, я режу по дороге все, что мешает лодке идти по волне. Красивые цветные фалы и шкоты, которые еще вчера мы заботливо отмывали пресной водой, режу ванты (набиваю их я через блоки капроновым концом), найтовы наших гермоупаковок с вещами. Отдались сами собой оба якоря, и мы стоим за кошкой на месте, а не идем к берегу. Все долой. Все, что мешает нам выжить. Вот и нос, но и здесь вылезти трудно. Я режу брюки, чтобы выпустить воду и делаю себе и жене шорты. Вылезаем на палубу. Руль торчит, как хвост у самолета, торчит и шверт, его погнуло и заклинило в колодце. Теперь мы имеем ход и нас дрейфует к берегу. Ветер, стихший так внезапно, теперь дует с норд-веста в полную силу. Хлещет дождь, но после воды он кажется теплым. В конце августа вода здесь 6-8 градусов, и холод быстро отнимает силы. Сидим на бортах по колено в воде. Я достаю весла, которые привязаны по бортам еще с Архангельска, два коротких весла, годящихся для того, чтобы подгрести к берегу в штиль. Одно даю жене, другое сыну. Грейтесь! Гребите с бортов. Паники никакой, никаких упреков и жалоб. Я горжусь своим экипажем. Как и в любой сложной ситуации, каждая моя команда дублируется, но несмотря на бодрое "Есть!", Алешка грести не может, его так трясет от холода, что он не в силах держать весло. Я гребу сам, а он, встав на корме и держась за руль, чувствуя, что остался без дела, начинает громко петь "Варяга". Правда больше слышно лязганье зубов, но мы сразу подхватываем песню и, когда она кончается, поем другую. До берега пару кабельтовых и к нам возвращается чувство уверенности. Ситуацию теперь мы контролируем. Вещи наши в гермах плывут недалеко, и их выбросит на берег. Неизвестно, что с лодкой, но корпуса в порядке, а остальное можно починить. Сейчас нам нужен будет костер, я трогаю на груди чехол с зажигалкой. Все на месте. Человек на берегу от избытка чувств бегает взад вперед, то залезая в воду, то карабкаясь по глине наверх, чтобы увидеть, куда нас дрейфует. "Догадался бы он костер развести," - говорит Татьяна. Уже близко, проходим. Человек зашел по грудь в воду и пытается схватить нас за баллон. Я кричу: "Чего мокнешь зря?" В ответ: "А что еще делать?" - он явно взволнован больше нас, увидев женщину и ребенка. Волной нас выбрасывает на песок, и мы соскакиваем на берег. "Виктор" - кричит он, словно боится, что опоздает представиться нам, - "Бегите в деревню, в первом доме топится печь!" Я колеблюсь, принимать ли помощь, но проливной дождь решает мои сомнения, костер быстро сделать не удастся. "Давайте в первый дом", - говорю я, и мой доблестный экипаж уходит к поселку. Начинаем вылавливать вещи из воды. Потом переворачиваем лодку. На берег волной выбрасывает мачту и гик. Все перепуталось и завернулось в парус. Мачта и гик герметичны и не утонули, чему я очень рад. Захожу в воду по шею, чтобы схватить герму. В ней наши документы, фотопленка, одежда. Голова начинает кружиться. Это мне сигнал, что пора греться, Я на пределе. Виктор кричит: "Беги, а то я тебя не дотащу! Это ты сейчас такой. Ты в шоке! А потом инфаркт и все". "Ладно,- соглашаюсь я, - раз я в шоке, пойду к своим". Забегая вперед, скажу, что все обещанные нам инфаркты, циррозы и прочая ерунда не произошли. Регулярные занятия лыжами и зимним плаванием хорошо подготовили нас к переохлаждению. Виктор крепит лодку обрывками такелажа, безбожно разрезав моим ножом еще целый фал. У меня сжалось сердце. Теперь этот фал мне жалко. Бегу по песку, ноги мои заплетаются, и я то утыкаюсь в береговой обрыв, то забегаю в море. Иду галсами. Навстречу двое рыбаков с баграми. Перехожу на неторопливый деловой шаг. Независимо так себе иду в шортах из резины и носках.

- Много утопло?

- Нет, все вылезли.

- Надо же, кажный год кто-нибудь на этой кошке ковыряется.

Они идут помочь Виктору, и я опять бегу, чтобы согреться. Добежав до дома на косе (деревня оказалась на той стороне реки), я почти пришел в себя. Стучу. "Входи, утопленник!" За столом пожилой хозяин, похожий на капитана дальнего плавания. "Вот что рыба с людьми делает!"

-Какая рыба? - не понимаю я

- Ты переодевайся, переодевайся, а то вон лужа натекла.

Я надеваю предложенные мне брюки и свитер.

- Ну не рыба, так камни. Камни-то искали? - продолжает он.

Я удивляюсь все больше.

- Что за камни?

Из другой комнаты появляются Татьяна с Алешкой, они уже переодеты, их сопровождает хозяйка. Мы, наконец, знакомимся. Василий Егорович и Вера Петровна живут здесь все лето. У них здесь что-то вроде артели. Ловят рыбу. Эти рыбаки, что я встретил, работают с ними. Вокруг бегают дети. Опять вопросы, зачем мы полезли в море. Вежливо извиняюсь и иду на берег, но там делать нечего. Катамаран подняли наверх и закрепили, все вещи собрали и несут сюда. Я помогаю дотащить все до забора и хочу немедленно их распаковать, но нас зовут за стол. Если у ненцев все шло от оленя, здесь царила рыба. Суп из рыбы, жаркое, пирожки и те с рыбой. Рыбой пах чай и спирт, который пытались в нас влить. Погода не благоприятствовала рыбалке, и наше чудесное спасение было для них детонатором веселья. Было произнесено немало тостов за нас и за их гостеприимство. Вначале они не верили, что мы - москвичи. После бесед с Яковом и пастухами наш язык настолько приспособился к местным оборотам, что принимали за своих. Виктор, который оказался здесь случайно и не работал в артели, рассказывал, как все было. Он говорил, что никогда не видел такой дисциплины. По его словам, здесь тонул катер, с которого спасалось одиннадцать человек - поехали на рыбалку и попали в шторм. "Так они, - говорит он, - даже в воде друг на друга кричали и спорили". Наконец мы освободились от пиршества и пошли разбирать вещи, за нами вилась стайка детей, внося страшную путаницу. Мне это надоело и я, вылив воду из обоих "Зенитов", протянул фотоаппараты им. "Будете играть в фотокорреспондентов!" После соленой воды, любой оптический прибор превращается в хлам. К счастью пленка уцелела. Некоторые гермы наполнились водой, но ничего не утонуло. Пропало только все железо: топор, пила, якоря.

Мы растянули уцелевший такелаж и развесили вещи, дождь перестал, и свежий ветер быстро сушил их. На печке были разложены документы и деньги, не имеющие сейчас никакой ценности. Обед рыбаков плавно перетек в ужин, и нас опять засадили за стол. Я очень обрадовался, узнав что здесь есть человек, который вкладывает в свою лодку и мотор всю душу. Таким человеком был Владимир. Мы спорили о красках и грунтовке, о расточке впускных окон и шлифовке винтов. Чуть не поссорились, рассуждая о необходимости косого распила на юбке поршней, но помирились, сойдясь на том, что шатуны нужно подгонять по весу. Утром я с нетерпением потащил его к реке смотреть его лодку, но он, сославшись на головную боль, не пошел. "Вон она, вторая справа стоит!" Я ожидал увидеть его лодку среди других, как сияющий алмаз. Сказать, что я был разочарован? Нет, это что-то большее. Облезлый, с отколотым куском лопасти "Вихрь" валялся на дне видавшей виды "Казанки" среди ржавых ключей и ветоши. Лодка была отшвартована проволокой. Кто поймет душу помора!

Рыбаки объявили нам, что жить у них мы можем вечно, сообщения с городом и почтой здесь нет. Когда тихо, сюда заходит воздушная подушка, на ней и можно добраться до Архангельска. Я был за ремонт катамарана, нужно было починить мачту и румпель, разобраться с такелажем. Работы на полдня. Дождаться хорошей погоды и закончить маршрут, но Татьяна как узнала про "подушку", сразу загорелась этой идеей: "Высушим все вещи, отдохнем, посмотрим деревню, а потом раз и в городе. Всего-то 50 километров! Зато не собираться на пристани под дождем." Мне показалось, что на нее оказывала большое давление Вера Петровна. Она твердила все время о том, что как стихнет, подушка обязательно придет. Завтра! Ну, может, послезавтра. Кстати, как-то Вера Петровна разоткровенничалась с нами: "Я вот, иной раз возьму лыжи и в лес, а они смеются, не принято это у нас. Я вас понимаю, романтика и все такое, а они: рыба, камни."

Первую ночь мы не спали, сказывалось нервное перенапряжение, гуляли с женой по берегу, сидели у печки. Казалось, что весь мир принадлежит нам и он прекрасен. Раз мы вместе пережили все это, не будет больше споров и ссор. Вся шелуха слетела с нас, и мы открыли заново для себя друг друга, как будто не было прежних двенадцати лет совместной жизни. Мы строили планы, как пойдем вокруг света на яхте (обязательно самовосстанавливающейся), казалось, стоит только захотеть и все будет. Все двери были открыты для нас и люди казались нам добрыми и искренними. Это чувство прошло сразу по приезду в Москву, когда я узнал, что уволен с работы за опоздание из отпуска.

Наутро немного утихло. Рыбаки попросили меня им помочь, и я пошел с ними ставить сети. Татьяна взялась помогать на кухне, а Алешка играл с детьми. И пошло. Мы ставили стометровые сети и снимали их, Татьяна с Верой Петровной чистили горы рыбы и помогали нам разбирать сети. Работа была с утра и до позднего вечера, и конца ей не было видно. Рыбаки почти ничего не ели, а только пили и закусывали. Я не привык к такому рациону и был все время голоден. А подушка все не шла и не шла. Виктор заходил и звал нас в гости, он жил в деревне у своей матери. Но мы не могли вырваться, мы принадлежали рыбе. Рыбаки всегда при случае подчеркивали, что они потомственные поморы, а деды их владели кораблями. При этом они презирали всю морскую науку, мокрые узлы всегда резали ножом, троса они не сворачивали в бухту, а скручивали в клубок, как шерсть. Борт лодки определялся положением капитана. Если он сидит на корме, все в порядке, по ходу правый и левый. Если он поворачивается спиной, то и борта меняются местами. Я все время путался и не мог к этому привыкнуть. Они смеялись, хлопали меня по плечу, и я чувствовал себя салагой. В море они ходили без каких-либо спассредств и компаса. Воздушные ящики на лодках были всегда открыты. Поморы говорили, что каждый год тонет уйма народа. Немудрено. Я поинтересовался: "А на
деревянных катерах, карбасах и дорах тоже тонут?"

- Не слыхали.

- Но они же еле шлепают! А здесь газу дал и порядок!

Пожалуй, хорошо, что здесь проблемы с бензином, может, вернется старое искусство?

В один из дней, мне удалось выполнить норму по очистке сетей досрочно, и я увел Татьяну в деревню. В деревне нас зазывали в каждый дом, все здоровались, жалели, что мы работаем у этих кулаков, так здесь называли артель. Но переселиться к себе не предложил никто. Мы были в гостях у Виктора, точнее, у его сестры. В доме, на стенах, висели портреты дедов и прадедов. С выцветших фотографий на нас смотрели суровые лица моряков в бескозырках, с такими знакомыми названиями: "Россия", "Громобой". Здесь никто не называл себя помором, но это и так чувствовалось. Нас поили чаем, угощали клубникой (!), морошкой и пирогами. Мы удивились, что в сотне километрах от полярного круга, успевает созревать такая нежная ягода. Отсюда не хотелось уходить, и мы засиделись до вечера, слушая рассказы. Здесь помнят еще шведов. От отца к сыну передается предание, что когда эскадра приходила жечь архангельские верфи, несколько вельботов заходило в Кую за пресной водой. Все жители деревни спрятались в лес, а предок Виктора выстрелил в шведов из ружья, но не попал. Интервенты видимо опасались засады и сразу же ушли, а вся деревня целую неделю боялась возвращаться и проклинала стрелка. Еще Виктор рассказывал, что в детстве нашел на чердаке своего дома кремневый пистолет и играл им в войну. Гуляя потом по деревне, мы увидели старое здание школы, теперь уже развалившееся, и разрушенную церковь. На заброшенном кладбище на всех плитах фамилия везде была одинаковая, такая же, как у Виктора - Замятин. По дороге обратно мы, наконец, узнали о подушке. Оказалось, что она придет по расписанию только через два дня.

Возвращаемся "домой". Василий Егорович ведет себя как-то странно, с нами не разговаривает. Володя объяснил, что он враждует с деревней и расценил наш поход как измену.

Ночью Вера Петровна была поднята по тревоге жарить рыбу и готовить постели: с моря пришла лодка, и люди попросились переночевать. Гостеприимны здесь, оказывается, не только к "утопленникам".

Утром свежий ветер - конец рыбалке. Опять бесконечные застолья. Вместе с супругой гуляем по берегу, и у меня укрепляется мысль собрать катамаран, починить мачту и идти в Архангельск. Решаем, если подушка не придет завтра по расписанию, так и сделаем. Нас находит Володя. Он отзывает меня в сторону по какому-то делу. Подводит к сараю и, озираясь как вор, отпирает дверь ключом. Входим, зажигаем лампу. Это рыбохранилище.

- Давай, Леха, посидим с тобой одни, выпьем, попробуешь семги, а то с нашим бригадиром так и не увидишь настоящей рыбы.

Я тронут до глубины души. Посидев полчаса, также тайком уходим. Через некоторое время меня к тому же сараю привел Александр, напарник Володи. Вся сцена повторилась. Я понял, что они в тайне от Василия Егоровича, имеют дубликаты ключей. Но каково было мое удивление, когда под вечер потихоньку меня привел к сараю сам хозяин.

- Ты только ребятам не говори, а то они жадноваты малость. Мы здесь с тобой посидим, семги попробуешь!

Меня разбирал смех, но я старался оставаться серьезным.

Василий Егорович перестал обижаться на нас за то, что мы посетили без его ведома деревню. Я растолковал ему, что мы вне политики, а просто хотели посмотреть архитектуру.

И вот наступил долгожданный день. Пришла подушка! В деревне аврал. Со всех дворов стая собак ринулась к ней с отчаянным лаем, пытаясь прокусить резиновую юбку. Подушка вылезла на косу, подсдулась, чтобы выпустить пассажиров, и стояла, покачиваясь, внешне равнодушная к собакам. Василий Егорович лично договорился с капитаном, что на обратном пути она заберет нас прямо от его дома, на косе. Мы сидим на собранных вещах, прощаемся с нашими гостеприимными хозяевами, записываем адреса. Приходит Виктор, он решил нас проводить до Архангельска. Днем подушка выползает на берег прямо напротив нас. Снова стая собак кружится возле нее. Подушка пугает их, шипя и приседая в реверансе, чтобы забрать наш катамаран. Последние слова напутствия, и вот мы уже скользим над морем, по которому еще совсем недавно мы шли. Вот и все.

Мы стоим на какой-то станции. Дождь чертит косые полосы на вагонном окне. Сидим и смотрим через стекло на мокрый асфальт и торопливо бегущих людей. На нижней полке, укрывшись с головой, спит Алешка. Лето кончается, и ему скоро в школу. Внезапно поезд трогается, встряска, как будто на полном ходу коснулись швертом дна. Срывая с себя одеяло и еще не до конца поняв, где он находится и что случилось, мой сын кричит на весь вагон, "Шверт! Шверт!" Сосед по купе, представительный мужчина в толстых очках, с удивлением на него смотрит. Что такое приснилось мальчику? Потом переводит взгляд на жену.

- Ваш сын изучает немецкий язык?

P.S. Чтобы у читателя не сложилось плохое впечатление об условиях плавания за полярным кругом, необходимо добавить следующее. Погода в августе 1995 года была аномальной. Перед нами, как на концерте Чайковского, прошли все времена года. Двадцатиградусная жара и штиль сменялись затяжными, прямо-таки осенними штормами. Туман здесь не редкость, а вот снегопад я видел здесь впервые. Всего мною выполнено шесть плаваний за полярным кругом. Из них три в горле Белого моря и севернее. Все они прошли благополучно, и более двух дней погода нигде не задерживала.